Дон Корлеоне и все?все?все. Una storia italiana - Андрей Смирнов

Увы, грубый, нечувствительный и злой как чёрт Далла Кьеза обломал им весь кайф. 5 июня 1975 года, уже на следующий после похищения день, карабинеры постучались в дверь их убежища. Маргарита, предложившая гостям дружеский обмен гранатами и пулями, была убита, а сбежавший под шумок Курчо — вновь арестован несколько дней спустя.

Вместе с ним был арестован практически весь первоначальный актив Бригад. На свободе остался лишь десяток человек, разбросанных по разным городам. Вновь удалось ускользнуть и Марио Моретти.

Власти посчитали, что на этом история Бригад закончена. Спецподразделение Далла Кьезы было распущено. Он вновь произнёс или подумал свою сакраментальную фразу, плюнул и уехал обратно на Сицилию, ловить мафиози.

Генерал оказался абсолютно прав в своём негодовании. Потомственный рабочий Моретти был не чета этим хлипким интеллигентишкам-социологам. Обретя, пусть и не по своей воле, статус лидера организации, он решил показать всем, что такое настоящая классовая борьба.

И показал. С этого момента Красные бригады начали убивать.

8 июня 1976 года. Три человека, вооружённые пистолетами и автоматом, среди бела дня расстреляли Франческо Коко, генерального прокурора Генуэзской республики, и двух сопровождавших его карабинеров.

В качестве жертвы Коко выбрали неслучайно. Со дня на день в Турине должен был стартовать процесс над тридцатью арестованными ранее бригадистами, включая Франческини и Курчо.

Бригадисты объявили себя политическими заключёнными и отказались от адвокатов. А посему — по закону им должны были назначить государственных защитников. Без соблюдения же этой обязательной формальности суд начаться не мог.

Оставшиеся на свободе члены Бригад заявили: любой принявший назначение адвокат будет считаться соучастником политических преследований и подлежит физическому уничтожению. Уничтожению подлежит и любой гражданин, назначенный на должность присяжного. Смерть Коко служила доказательством серьёзности их намерений.

Процесс был отложен на целый год.

В следующем 1977 году президент адвокатской коллегии Турина Фульвио Кроче волевым решением утвердил на процесс десять адвокатов, включив в список и самого себя. 28 апреля того же года Кроче был расстрелян на пороге своего офиса. Спустя два дня четверо из восьми присяжных предоставили медицинские справки о том, что слегли в постель с тяжелейшим приступом депрессии. Мало того, депрессия начала распространяться со скоростью эпидемии гриппа. Во всём почти миллионном Турине не нашлось достаточного числа граждан, которые не страдали бы от этого ужасного недуга и были в состоянии исполнять обязанности присяжных.

Процесс отложили ещё на два года. Как только появлялись какие-либо признаки его возобновления, — появлялись и новые трупы полицейских, сотрудников пенитенциарной системы и органов госбезопасности.

К чести туринцев, террор возымел обратное действие. Чем больше убийств совершали Бригады, тем громче звучали голоса тех, кто готов был рискнуть собой ради правосудия. Ситуация окончательно переломилась в тот момент, когда согласие стать присяжной дала Аделаиде Альетта, секретарь Радикальной партии, вполне себе левацкой. Жюри было набрано и процесс стартовал.

Тут требуется сделать пояснение. Перед Бригадами не стояла задача освободить Франческини, Курчо и остальных. Нет, если бы им это удалась, — они бы порадовались, конечно. Но только как приятному бонусу.

«Революция неподсудна!» — так звучало одно из их ключевых программных положений. Каждый из арестованных бригадистов первым делом объявлял себя узником совести. Тот же, кто после этого пытался их судить, — собирался, по их мнению, судить Революцию и Сопротивление в целом. Следовательно, открыто объявлял себя врагом. А врага уже можно с чистой совестью убивать, он сам напросился и вообще первый начал.

В рамках именно этой логики они действовали, когда похищали судью Сосси. Я даже не уверен, что бригадисты были знакомы с активистами группы «22 октября», освобождения которых требовали. Но, поскольку те были за революцию, следовательно, — Сосси был против. Значит, его можно и нужно похитить.

По этой же логике затягивали они и туринский процесс. Собственно, для Курчо сотоварищи это затягивание ничего не меняло. Они как сидели, так и продолжали сидеть, хоть с судом, хоть без суда. Бригады ж ведь не требовали: «отпустите их, а то мы будем убивать». С их точки зрения, это было бы не по понятиям. У них война, товарищи попали в плен, противник имеет право их удерживать, всё честно. А вот судить — это уже нельзя.

В общем, сидящие в тюрьмах бригадисты были лишь отличным поводом для легитимизации боевых действий. Если бы их туда не посадило государство, Бригадам, вероятно, пришлось бы сделать это самим.

В тот же период Марио Моретти приходит к выводу, что деятельность Бригад неправильно освещают в прессе. И открывает сезон охоты на журналистов. Нет, их не убивают. Им посылают пулю в колено, делая инвалидами. Инициатива принимает столь широкие масштабы, что в итальянском языке даже появляется новое слово для обозначения явления — gambizzazione, в грубом переводе: «оножение».

Но журналисты упорно не желают исправляться и переходить на сторону революции. Поэтому Бригады поднимают планку и в ноябре 1977 убивают в Турине журналиста и писателя Карло Казаленьо.

Политическая напряжённость в итальянском обществе к тому моменту вырастает настолько, что уличные акции протеста, как слева, так и справа, возвращаются к лучшим — точнее, худшим — образцам Жаркой осени 1969 года. Только если тогда, десять лет назад, манифестанты бросали друг в друга и полицию камни, то теперь они стреляют. И часто попадают.

Не желая отставать от общего веселья, Бригады переносят оперативную деятельность в самое сердце противника — в Рим. Там они занимаются привычной рутиной: слегка поджигают, слегка взрывают и слегка убивают. Но действительно лишь слегка. Поскольку основные их силы сосредоточены на подготовке к операции «Фриц».

Как ни странно прозвучит, учитывая характер деятельности наших героев, но операция эта начинается с ремонтно-отделочных работ в доме №8 по улице Монтальчини.

Нет, они не решили переквалифицироваться в управдомы. Они строят очередную «народную тюрьму». Хорошо замаскированную, звукоизолированную и рассчитанную на единственного узника.

К концу «свинцовых» 70-х годов Италия смертельно устала от насилия. От беспрестанных загадочных терактов, от кровавых уличных побоищ между правыми, левыми и полицией, от тысяч раненых и сотен убитых.

Нашёлся человек, который сказал: «Хватит!» Хватит жить с оглядкой на Советский Союз, хватит пропагандировать вооружённую классовую борьбу, хватит насилия, хватит смертей. Давайте сядем и будем договариваться.

Звали его Энрико Берлингуэр, был он генсеком Компартии, настоящим коммунистом — в хорошем, плакатно-героическом смысле этого слова — и человеком, в чьих личных высочайших морально-этических качествах не сомневались даже злейшие политические противники. Он первым выдвинул идею того, что позднее получит название «исторического компромисса» между коммунистами и христианскими демократами.